- Надя! У меня нет ни одной глаженой рубашки!
- Серёжа, в нижнем ящике посмотри, я туда теперь складываю, в верхнем места нет.
Сергей Сергеевич Крутояров собирался на встречу со школьниками, поэтому ему, ветерану войны и со вчерашнего дня кавалеру двух боевых орденов нужно было выглядеть безукоризненно. Накануне по случаю сорокалетия Великой Победы в военкомате вручали награды. Обычно ограничивались юбилейными медалями – двадцать лет Победы, двадцать пять, тридцать лет. Но в этом году решили всем дожившим до знаменательной даты выдать настоящие, боевые ордена «Отечественной войны». Почему только дожившим – другой вопрос, Сергею Сергеичу было не до него, его больше волновало другое: он получил только вторую степень: «Непонятная логика – давали бы уж всем орденоносцам первую, а тем, кто не заработал ордена в боях – вторую», - ворчал про себя он. У него с войны имелась изящная «Красная звезда» с серым кружочком посередине, в нём солдатик с винтовкой – очень эстетично, и три медали вдобавок. Потом к разным датам стали направо и налево всякие медальки да значки памятные давать, так то всем подряд. «Да, - забубнил себе под нос Сергей Сергеич, - глянешь на иного фронтовика – весь пиджак блестит и звенит, а на самом деле – ни одной боевой награды. Бывало на встрече ветеранов примеришься глазами к подобному пиджачку и уважение к себе почувствуешь. А вот теперь и у такого «героя» настоящий орден появится, как у него, Сергея Сергеевича Крутоярова, подполковника в отставке. А жаль, первая степень с позолотой, она бы красиво выделялась на общем фоне».
Сергей Сергеич подошёл к чешскому трюмо с двумя створками – Надиной гордости, через знакомую продавщицу достала. Приосанился. Из зеркала на него смотрел видный мужчина: пышная, полностью выбеленная временем, шевелюра, нос с лёгкой, импозантной, горбинкой, глубоко посаженные карие глаза, волевой взгляд. Седые, аккуратно подстриженные усики хорошо подсветляли загорелое лицо, а широкие плечи, которые не терявший военной выправки Сергей Сергеич старался разворачивать назад, придавали ему какой-то неожиданно молодецкий вид. «Ну, ничего, ничего, мне и не то, что мои шестьдесят пять, и шестьдесят не дашь, особенно, если не в парадном кителе, сорокалетние бывает, заглядываются, ну, немного лишнего на уровне талии, так у кого ж этого нет в наше сытое время?»
- Красавец! Красавец! Ну-ка повернись спиной!
Это тихо вплывшая в комнату Надя экзаменовала внешний вид своего благоверного.
- Ну, конечно, за тобой надо всё два раза проверять! – она сняла с правого рукава Сергея Сергеевича длинную белую нитку и помахала ею перед носом немного опешившего супруга, появление Нади стало полной неожиданностью, показалось, что она угадала ход его мыслей.
- Я красавец, а ты молодец, ну куда ж я без тебя, - сильным движением правой руки он привлёк к себе тело жены и чмокнул её в щёчку. Инцидент, если и имелся, то теперь был исчерпан.
Надя в юности была записной красавицей-брюнеткой с тонкими, аристократическими чертами лица и, несмотря на жестокий дефицит женихов в послевоенное время, отбоя от кавалеров не имела, но, когда встретила высокого, статного старшего лейтенанта с боевыми наградами на груди, удержаться не смогла и через месяц выскочила за него замуж. Семь лет разницы было между ними, и тогда это, хоть и не бросалось в глаза, но Надину брызжущую смехом и радостью девичью свежесть всё-таки здорово оттеняла не напускная, а идущая из самого нутра, чрезмерная серьёзность, порой трагичность во взгляде Сергея. Он много успел повидать в свои двадцать семь, был не очень хорошим собеседником, особенно не любил говорить о войне, порой просто замыкался в себе, морщинки на лбу становились глубже.
Прошли годы, Надя родила им трёх девочек, она полностью погрузилась в домашнее хозяйство и в работу, располнела и подурнела. Повседневные заботы и проблемы пересилили её природную весёлость. Она посерьёзнела, и улыбка стала не частой гостьей на её лице. Всё, что было привлекательным в наружности приобрело другие формы, более грубые и утолщённые. В один не очень прекрасный день она срезала косу, которую всегда тщательно заплетала, холила и лелеяла, завернула в оторванную страницу газеты «На страже Родины» и спрятала подальше. Всплакнула тихо, смахнула рукавом слезу и пошла на кухню, где её ждала бесформенная горка детского белья, эмалированный тазик и стиральная доска. Дома привыкла ходить в заляпанном халате, ну так ведь сподручнее, затянула поясок, чтобы не распахнулся в неподходящий момент на глазах у пьянчуги-сантехника, и одной рукой мешай кашу, а другой чаёк себе готовь. Иногда даже причёсывалась только после утреннего чая и совершенно не обращала внимания на пробивавшуюся над верхней губой реденькую чёрную поросль. Зато дочек вырастила и выучила. Все получили образование, только вот она сама так и осталось с незаконченным из-за первой беременности пединститутом, а посему промаялась до пенсии на нервных должностях в жилконторах.
А вот Сергей, прослужив в тёплом местечке при штабе округа до пятидесяти четырёх лет, ушёл в запас с хорошим денежным довольствием и всегда находил время заботиться о себе – делал гимнастику по утрам, зимой ходил на лыжах, отдыхал в военных санаториях, наконец не злоупотреблял спиртным, в том числе на частых мужских посиделках с сослуживцами. Даже его былая грустная озабоченность редко всплывала на поверхность, он стал веселее и довольнее собой. И теперь с большим удовлетворением на лице рассказывал о войне, особенно детям, патриотическое воспитание всё-таки.
До школы добирался на общественном транспорте, хоть и пришлось ехать с пересадкой. Не то что жалко было свою двадцать первую «Волгу», она при аккуратной эксплуатации ещё лет десять поездит, а уже стеснялся её слегка – старая. Вот на двадцать четвёртой бы прикатил. Сергей Сергеевич на минуту представил себе, как он в парадном кителе, гремя медалями и сверкая орденами, выходит из новенького белого авто («жаль, черную не взять!»), достаёт с задней панели тёмно-синюю фуражку с чёрным околышем, надевает её и поворачивается всей своей геройской статью лицом к встречающим. Да! Но вот понадобилось средней дочери с кооперативом помочь, Надя долго упрашивала, а то, видишь, из-за городской очереди им пришлось бы ещё чёрт знает сколько времени в коммуналке маяться. Туда и ушла новая «Волга», в дочкину квартиру. То же мне нашла мужа себе, инженер со ста тридцатью рэ в месяц. Эх, любовь зла.
В школе гостя ждали, к директору его провожала дежурная учительница в толстых очках с роговой оправой и огромных, с колёсиком, как у игрушечного самосвала, некрасивых серёжках. «Что ж ты так изувечила себя? И к чему такое богатство в мешок прятать?» - вопрошал мысленно попутчицу Сергей Сергеич, оценивающим взглядом окинув вполне аппетитную ещё женскую фигурку, затянутую в дурацкий измятый серенький чехол магазинного сарафана. Когда он мысленно раздевал встречных женщин, ему казалось, что он точно представляет все детали их разной степени изношенности тел, вплоть до самых интимных. Эту очень хотелось хлопнуть по круто выступающему, (Сергей Сергеич аж сладострастную слюнку проглотил) тугому заду с читающимися стяжками трусиков да провести ладошкой по упругим бёдрам и почувствовать, как вздрогнет в ответ её тело. Увы, сдерживали даже не обстоятельства совершенно неподходящие моменту, а вот эти страшные окуляры вместо глаз.
Директор учебного заведения, приподнявшись из-за кучи бумажек и тетрадей на письменном столе, при виде заслуженного визитёра натянула на лицо радушную улыбку:
- А мы как раз готовы, торжественная линейка только что закончилась, все в актовом зале.
- Надеюсь, я не опоздал, - Сергей Сергеич, как человек военный, всегда стремился быть пунктуальным.
- Нет, что вы, что вы, ни в коем случае, вы в самый раз подъехали, - залопотала, закудахтала директриса, - я вас сама провожу к ребятам и представлю. Она как бы ненароком глянула в лежавшую на столе бумажку и пошевелила губами.
«Даже как звать меня не запомнила, эх молодёжь!» - огорчился отставной подполковник, но вида не подал и вовсю изъявлял готовность приступить к делу.
«Молодёжи» было лет под пятьдесят, обычная затюканная советская учительница, короткая стрижка редких, замаскированных импортной хной седых волос, мешки под глазами, губы неровно покрашены (спешила, наверное). Тут у неё работа, семьсот подрастающих сорванцов, подсиживающий начальницу молодой завуч и склочный учительский коллектив, недалеко РОНО с его вечными совещаниями и проверками, на другом конце города дом в виде двухкомнатной квартиры с пристрастившимся в последние годы к спиртному (после работы и только с друзьями, всё увеличивающимися в числе) супругом, мужем лишь по названию.
Директриса повела гостя по унылым школьным коридорам, в окраске доминировал коричневый цвет вкупе с побелкой выше уровня плеч. Всё как везде: это могло быть и школой, и домом культуры, и заводоуправлением, и райсобесом. Лишь таблички на выкрашенных в белый цвет дверях указывали на образовательное назначение помещений: «КАБИНЕТ ХИМИИ. 9-Б», «КАБИНЕТ РУССКОГО ЯЗЫКА. 7-А» и так далее.
Наконец, после очередного светилища знаний, они достигли актового зала. Всем сидячих мест не хватило, старшеклассники стояли вдоль таких же по расцветке, как в коридоре, стен. Дети болтали на разные темы, толкались друг с другом, смеялись чему-то своему. Всё гудело как пчелиный рой.
При виде Сергея Сергеевича с советским иконостасом на груди педагоги стали утихомиривать своих питомцев, постепенно детские голоса и смешки заглушило глухое шиканье. На сцену вышла директриса:
- Дети, сегодня мы пригласили в гости на урок мужества, посвящённый сорокалетию Победы советского народа в Великой отечественной войне нашего земляка, ветерана войны, кавалера двух орденов и множества медалей подполковника запаса Крутоярова Сергея Сергеевича. Давайте поаплодируем ему.
Все дружно захлопали, откуда-то появился букет гвоздик, но тут же директриса зашипела в сторону цветов:
- Рогожкин, я же говорила - потом, потом!
И уже громко на весь зал – к гостю:
- Уважаемый Сергей Сергеевич, расскажите нам о пройденном вами боевом пути, ну или хотя бы о самых запомнившихся этапах его, расскажите о том, что очень важно, просто необходимо знать подрастающему поколению, чтобы оно со всей отчётливостью понимало от какой страшной беды его спасло старшее, ваше, поколение.
- Ну изложить весь боевой путь сложно и долго, я могу о нём, друзья мои, сутками говорить, утомлю вас. Лучше поведаю вам о нескольких эпизодах прошедшей войны, в которых вашему покорному слуге довелось принять участие.
И подполковник рассказал ученикам школы, как тяжело, устилая путь, в буквальном смысле слова, трупами товарищей, прорывали оборону за Вислой, когда его чуть не ранило в грудь, возможно, смертельно: осколок искорёжил плоскогубцы в пришитом им собственноручно внутреннем кармане ватника. Переведя дух, стал вспоминать как сидели под бомбами на одерском плацдарме под Кюстрином. Конец войны, Берлин в шестидесяти километрах, а они голову поднять не могут, в воздухе одни «фоккеры» висят. Наши аэродромы раскисли, а немцы взлетают с бетонных площадок под Берлином. И ему надо было обеспечивать связь, он не мог просто зарыться в землю да лежать, ждать: накроет или не накроет. К тому же ещё немцы постоянно контратаковали, старались их сбросить в реку. Какой-то грустный, печальный, рассказ вышел, обычно получалось веселее, задорнее: про бодрую пробежку от Вислы до Одера, например, там тоже проходили через страшные места, но результат-то был, на лицо, что называется, Плоцк – Вроцлавек - Гнезно.
Тут в образовавшейся паузе директриса махнула рукой какой-то девочке из первого ряда, и та встала, аккуратная такая, со стрижечкой хорошей с высоким начёсом, и, махая длинными ресницами над удивлёнными по жизни глазами, задала заранее приготовленный вопрос:
- Скажите, а какой день был самым радостным для вас в те годы, наверное, день Победы?
- Ну да, только мы уже тогда всё знали, а вот, когда Рейхстаг увидел, чёрный, сгоревший, но весь утыканный нашими флагами. Десятки, может, сотни красных полотнищ, знаете ли, ветер развевал, - Сергей Сергеича большой опыт выступлений на людях научил говорить живописно, даже красиво. – Ведь мы раньше только слова эти слышали: Рейхсканцелярия, Рейхстаг; а тут стоишь – и вот она, твердыня нацистская, перед тобой, а на них флагов наших громадьё. В сорок первом, под Кингисеппом, как я мог такое представить! Это, знаете ли, простыми словами не передать! Это видеть надо и самому прочувствовать!
- Да, конечно, нам, людям, не познавшим ничего такого в собственной жизни, трудно понять чувства солдат, прошедших сквозь смерть и уничтожение и дошедших до своей цели, - вставила директриса, - ребята, ещё вопросы задавайте. Сергей Сергеевич с удовольствием ответит на них. Я не ошибаюсь, Сергей Сергеевич?
Гость кивнул, мол, так оно и есть, готов продолжать, и тут поднялась рука парнишки лет пятнадцати, прижатого к стене своими одноклассниками. Такого малого росточка мальчик, что пятерня его едва заметна была над лесом патлатых голов.
- Кто там? А это ты Тарасенко? – разрешительно удивилась директриса, разглядывая протиснувшееся между чужих плечей худенькое личико прыщеватого подростка. – Говори!
- Сергей Сергеевич, наверняка во время войны вам приходилось терять друзей. Нам трудно понять ощущения человека в подобной ситуации. Точнее, мы друзей теряем совсем по иным причинам. Расскажите, пожалуйста, что вы чувствовали в такие минуты.
Подполковник задумался, морщины на лбу образовали длинный овал с широкой перемычкой. Подождав в напряжённом молчании зала с минуту, он ответил:
- Да было, и не раз, но самый первый запомнился и отпечатался в душе больше всего, - Сергей Сергеич снова замолк и после паузы продолжил, - в окружении под Кингисеппом остались мы вдвоём с другом моим закадычным, Андреем Бекетовым, мы с ним со школьной скамьи вместе, потом в институте, потом добровольцами вместе пошли. И одни остались, совсем одни, все разбежались кто-куда, всюду немец, громкоговорители работают где-то далеко, но слова доносятся чётко: «Красноармейцы, сдавайтесь, гарантируем жизнь и кусок белого хлеба в немецком плену». На чистом русском языке между прочим! И знали, чем соблазнять! До войны-то люди жили бедно, в деревнях здесь, на Северо-западе, белого хлеба вообще не видывали! Что вы! Но мы про плен даже не задумывались, комсомольцы оба, добровольцы! И прорвались, проползли как-то между немецкими постами. Вот только дальше разногласия пошли. Трое суток не евши, я говорю: «надо к своим пробиваться», а он: «Не могу, сил больше нет!» И смалодушничал я, оставил товарища, пошёл на восток, а Андрей завернул в деревню, оттуда я вскорости два выстрела услышал. Всё, и больше не видел я его, только справки навёл после войны, а в ответ: «Пропал без вести». И стыдно до сих пор, что товарища бросил, хоть и говорил ему: «Не ходи, Андрюха, туда!»
- Не ходи, Серёга, туда, нельзя нам здесь оставаться! Это же дезертирство!
- Какое дезертирство? Дезертируют из части, из армии, а где ты тут видишь армию? Полка нет, дивизии нет! Всё! Жизнь одна! Не могу я, Андрюха, мочи больше нет по кустам голодными зайцами прятаться, пойду я к Глафире, примет она, знаю, она ещё тогда звала, я же бабам нравлюсь. Да и мужик ей нужен, а я деревенскую работу знаю, каждое лето под Порховом у бабки то сено косил, то стоговал, то крышу с отцом перекрывали. Пошли вместе, не пропадёшь, и тебя к солдатке какой-нибудь пристроим. Их нынче хватает.
Но Андрей покачал головой и только руку протянул:
- Бывай, удачи, друг!
Их, студентов четвёртого курса института связи, бросили как пушечное мясо затыкать дыры на фронте. А они-то думали, когда заявления добровольцами писали, что будут по специальности служить - рации налаживать, профессия ведь нужная на войне. Вместо этого, их пять дней под беспрерывным обстрелом гоняли немцы по лесам и болотам кингисеппским. Враг был повсюду, стоило сунуться сюда, как раздавались выстрелы и рядом падали люди, закапывать их даже никто и не пытался, двинешь в другую сторону – там стояли танки с чёрными крестами в белом окаймлении. Люди не выдержали, старшие командиры разбежались, бросив подчинённых, а младшие, теряя товарищей, растерянно тыкались вместе с рядовыми красноармейцами в немецкие позиции. Даже идейные политруки срывали комиссарские звёзды с обшлагов рукавов. Бесполезное занятие – след-то оставался, поэтому самые умные и небрезгливые стягивали гимнастёрки с погибших товарищей, пытаясь таким макаром раствориться в общей массе. Вскоре большинство побросало оружие, сапёрные лопатки, командирские планшетки и сидело на лесных полянках, ожидая понятной участи. Сами из чащи не выходили – боялись получить пулемётную очередь в живот. Позже немцы прочешут лес и возьмут их тёпленькими и оголодавшими. Но Серёга с Андрюхой не из таковских. Даже винтовки они сохранили, старые, французские винтовки прошлой войны, патронов для них было мало, но и те почти не пригодились. Пострелять довелось только пару раз. Спали под открытым небом, под дождём, лицо заливала вода - закрываешь рукой, промокала гимнастёрка – выжимаешь, то же с обмотками, потом попрыгаешь для сугрева и снова на боковую, прикрывшись валежником. Только в одну ночь наткнулись на заброшенную лесную деревеньку, где их согрела печка, а Серёгу и хозяйка, молодая, лет двадцати трёх-двадцати пяти, разбитная вдовушка – муж на финской погиб. Она ведь в открытую ему утром, когда Андрюха ещё похрапывал, сказала: «Оставайся, куда ты пойдёшь на погибель?» Тогда он ничего не ответил, только мотнул головой, мол, нет уж, прости, Родину защищать кому-то надо! Она лишь посмотрела, ухмыльнулась и прошептала: «Ну-ну, передумаешь, подожду чуток, а то много вас тут бродит по лесам нашим, смотри, не опоздай!»